Наступила зима. Вставила бабка Анфиса в окна зимние рамы.
Пришел из лесу старичок Моховой, настелил между рамами мох и остался во мху зимовать. Смотрит Пашутка: в окне старичишка ростом всего-то с кедровую шишку, волосы лохматые, лицо рябоватое, шапка из мха.
А глаза из-под шапки как две болотные незабудки глядят.
Тихо-неслышно ходит он в моховых мягких валенках — поливает герани на подоконнике. И разговаривает тихо — Пашутке не разобрать.
Скажет тихое слово — и расцветут герани посреди зимы. Закрасуются алыми шапками. Что за слово такое? Вот бы узнать!
Бывало, выдует к вечеру печь, бабке топить неохота. Она к Моховому. Он печь по беленому боку погладит, что-то тихо ей скажет. И в доме тепло.
Мороз за окошками ходит, оконные стекла морозит, белого света в домах не видать. Бабка Анфиса бежит к Моховому:
— Скажи свое тихое слово.
Моховой свое тихое слово шепнет — мороз на ту сторону улицы и перейдет. Сразу окошко оттает, засинеет в нем небо, покажется белая улица. Василиса на подоконник вспрыгнет, начнет умываться — гостей намывать.
Гости увидят — их ждут. И придут.
С новостями. С гостинцами.
Долго думал Пашутка: «Что за слово у Мохового?»
Насмелился и спросил.
Улыбнулись глаза — две болотные незабудки.
— Мое слово неслышное, тихое. Здесь его не разобрать. Приходи ко мне за стекло, там у меня тишина.
Стукни три раза — я выйду, открою.
Стал Пашутка собираться к Моховому за словом.
Умылся, причесался, только собрался — ребята в дом.
— Бери, Пашутка, коньки. Мы на речку идем.
Не стал Пашутка долго раздумывать.
Ребята ведь постоят да уйдут, а Моховой весь день дома.
Стукнул в окошко:
— Я во вторник приду.
Схватил коньки — и на речку.
Во вторник снова собрался, умылся, причесался.
Вдруг белый заяц в окошко стучит.
Вздыхает Пашутка:
— Я к Моховому за словом собрался!
Повздыхал и так рассудил: не каждый день зайцы в окошки стучат. А Моховой у нас каждую зиму зимует. И побежал за зайцем в лес.
В среду бабка Анфиса Пашутку за солью послала.
В четверг гости приехали с новостями, с гостинцами.
Гостили три дня. Так и неделя прошла. Вторая миновала — и зима к концу. Ушел Моховой. Тихо ушел в моховых мягких валенках.
Пашутка не стал горевать: «Придет снова зима — придет Моховой зимовать».
Зима пришла — не заставила ждать. А Мохового не видать.
Не стелет он между рамами мох, не готовится зимовать. Бабка Анфиса сама мох настелила
— все равно дует из окон и герани засохли.
Гости в дом не идут. Не несут новостей и гостинцев. Да не по ним скучает Пашутка. Он скучает по Моховому. Целый день не выходит из дому. В замерзшее окошко заглядывает. Ничего не видать.
Открыл Пашутка окошко, ступил на мягкий мох и очутился в лесу. Белый тот лес, ледяной. Сосны и елки — белые. И резные высокие травы — белые.
— Моховой! Ау! Моховой!
Откликнулось эхо, осыпался иней с травы:
— Я тут…
Увидел Пашутка под сосной Мохового. Шапка из мха снегом засыпана, белая. И лицо побелело от холода.
— Моховой, я пришел, Моховой…
Стал Пашутка у Мохового с шапки снег стряхивать. На руки дышать, отогревать. Успел Моховой только слово сказать.
Тихое слово Пашутке шепнул и растаял.
Исчез вместе с ним ледяной белый лес.
И засинело в окошке небо.
И заалели герани высокими пышными шапками.
